В одном из интервью Андрей Тарковский говорил: «Я не мог бы жить, зная, что жизнь еще приготовила для меня. Жизнь потеряет всякий смысл… Если бы я наверняка знал, что со мной произойдет, какое значение будет иметь все? Я говорю, конечно, о своей личной судьбе… В этом незнании есть какое-то невероятное, какое-то нечеловеческое благородство, перед которым человек чувствует себя младенцем — и беззащитным, и охраняемым. Все так устроено, чтобы наше знание было неполным, чтобы не осквернить бесконечность, чтобы оставить надежду, ибо счастье заключается в незнании. Незнание благородно, знание — вульгарно»1.
Диагноз рак легких Тарковскому поставили в декабре 1985 года, но судя по дневнику, он до конца не знал о своем безнадежном положении или обманывал сам себя. Лейла Александер-Гарретт, ассистент и переводчик Тарковского на «Жертвоприношении», писала: «Он был уверен, что рак — не его болезнь. Почему-то ему казалось, что он умрет от болезни сердца или от несчастного случая. <…> Накануне рокового визита к врачу Андрею привиделось его легкое, как бы изнутри, похожее на окровавленную рваную рану. (В английском варианте дневника эта запись датирована 12 декабря 1985 года; в русском издании ее нет.) Он подробно описал, как выглядела каверна. Сон не испугал его, наоборот: он еще больше уверился, что у него острая форма туберкулеза, а не опухоль»2.
15 декабря 1985 года, уже после посещения врача, Тарковский записал в дневнике: «Человек живет и знает, что он умрет рано или позже. Но не знает, когда, и поэтому отодвигает этот момент на неопределенное время. Это помогает ему жить. А я сейчас — знаю. И ничего не может мне помочь жить. И это очень тяжело»3.
Во Франции его лечил муж актрисы Марины Влади онколог Леон Шварценберг. Летом 1986 года Тарковский лежал в антропософской клинике в Эшельбронне под Баден-Баденом, где его почти никто не навещал. Немецкий режиссер-документалист Эббо Демант, снимавший о Тарковском документальный фильм, писал в сценарии: «Он был здесь очень одинок. Никто не говорил на его языке. Жена привезла его сюда и больше не показывалась. Но он и хотел этого одиночества — быть с самим собой. Он радовался пластинкам, которые я приносил ему, погружался в музыку: Бах, Бах, Бах и ничего больше. Итальянские газеты он перелистывал безо всякого интереса. Он вновь и вновь требовал литературу периода немецкой романтики — те немногие переводы на русский, которые можно было раздобыть. Его знакомые в Париже распространяли слухи, что он чувствует себя значительно лучше. Да и какой продюсер, какая студия будет финансировать смертельно больного человека…
Он все знал о своем состоянии, я — тоже. И мы оба знали, что нам не удастся выполнить наш план — сделать документальную ленту о жизни художника в изгнании на его примере»4.
Лечащий врач Тарковского в клинике в Эшельбронне Ганс Вернер позже вспоминал: «Когда я впервые посетил Тарковского в его палате, я почувствовал, что между нами стоит непреодолимая преграда. Андрей был очень замкнут, он находился в тяжелом депрессивном состоянии. Его организм был ослаблен тяжелейшей болезнью и сеансами химиотерапии. Он был один в непривычной, чужой обстановке и, к тому же, не знал немецкого языка. Необходимо было разрушить эту преграду, и я принес из дома русскую икону. Это было изображение Богородицы, и я повесил ее на стену в палате Андрея. Это сразу разбило лед, я почувствовал, что он мгновенно открылся мне.
В клинике было две медсестры, говорившие по-русски, одна из них была его палатной сестрой. Это облегчало положение Андрея, она могла выполнить его просьбу, позвать врача. Но говорить через переводчика на серьезные темы, конечно же, было затруднительно. <…> В разговорах со мной он рассказывал о своих фильмах и переживаниях. Он не скрывал, что страдает от разрыва с родными корнями. Тарковскому была присуща глубокая религиозность, он был православным, переступившем границы догмы. В нем жило трагическое и великое — то, что отличает русскую сущность — идея о Воскресении.
Когда Тарковский поступил в нашу клинику, мы с женой заказали все его фильмы, посмотрели их, и, мало того, мы дали их для просмотра другим сотрудникам больницы. Из-за того, что на первых порах контакт с ним из-за его депрессии и языкового барьера был невозможен, мы сочли необходимым понять его посредством его фильмов. Они рассказали нам очень много, особенно “Сталкер”, который стал для меня ключом к пониманию личности Андрея»5.
Считается, что в «Сталкере» Тарковский даже предсказал день своей смерти: в одном из кадров фильма можно увидеть листок отрывного календаря с датой 28 декабря. Режиссер умер в ночь с 28 на 29 декабря 1986 года в больнице под Парижем, куда его перевезли за две недели до этого.
Для родных и знакомых в Москве новость была шокирующей. Для Марины Тарковской и Александра Гордона «в начале известия — оцепенение: вот оно и случилось, где-то там, в далеком Париже»6.
Первая жена Тарковского Ирма Рауш узнала об этом по телефону: «У нас на Курском раздался телефонный звонок, и казенный мужской голос попросил позвать Арсения Андреевича, моего сына. Я сказала: “Его нет. Что передать?” “Передать, что вчера в Париже скончался его отец”. Я застыла с трубкой в руках…»7.
Одноклассник режиссера Владимир Куриленко, ставший журналистом, прочел ленту телетайпа: «В тот день в Москве стояла морозная погода. На Новокузнецкой улице разыгралась городская поземка — студеный ветер гнал по трамвайным путям сухой снег, перемешанный с пылью. Было сумрачно и тоскливо, и не верилось, что это почти канун самого любимого праздника, когда в доме будет пахнуть пирогами, хвоей и мандаринами.
Был ранний час, и в редакции еще никого не было. Я прошел в соседнее с нашей комнатой помещение, где день и ночь бились в конвульсиях полтора десятка телетайпов, выстреливавших бесконечными очередями новостей со всех концов планеты. Первая же оторванная с аппарата лента заставила меня забыть и о предстоящем празднике, и о работе, и вообще обо всем. Это было сообщение из Парижа американского агентства Ассошиэйтед пресс: “Обладатель многих призов русский кинематографист Андрей Тарковский, который решил остаться на Западе два года назад, умер в понедельник, сообщили заслуживающие доверия источники в медицинских кругах. Ему было 54 года…”»8.
Эдуарда Артемьева новость вдохновила на создание своеобразного реквиема:
«Когда я узнал, что Андрей умер, это было как удар, хотя все мы понимали неизбежность такого исхода. Потрясение, видимо, было настолько сильным, что даже сейчас не знаю, как получилось, что я сразу, почти в одночасье, сел и записал в студии “Океан” — свое новое произведение, которое посвятил памяти Андрея Тарковского. Почему именно “Океан”?
Мы начинали с ним с “Соляриса”, и тема Океана была основным лейтмотивом фильма. Океан Соляриса раскрывался и в картине, и в музыке как образ Космоса, образ творца»9.
В Париж смогли выехать Арсений Андреевич Тарковский, Марина Тарковская и Александр Гордон (младшего сына, Андрея, выпустили из СССР еще в январе 1985 года). Отец режиссера Арсений Александрович Тарковский написал его вдове Ларисе письмо с просьбой похоронить Андрея в Москве — письмо было передано Мариной Тарковской, но Андрей Тарковский был похоронен в Париже, в чужой могиле. Впоследствии Марина Тарковская установила крест в память о брате рядом с могилой их отца в Переделкине10.
Похороны состоялись 5 января 1987 года. Писавшие о них сходятся в том, что по стилю они совсем не были похожи на их представление о Тарковском — или на стиль его фильмов, — а напоминали что-то среднее между трагическим абсурдом и фарсом. Могила, в которой должны были похоронить режиссера, принадлежала белому есаулу Владимиру Григорьеву, но считалась «бесхозной»: «Кем был этот человек, лежавший под белым каменным крестом? Почему Андрею было суждено лежать с ним в одной могиле? Поверх имени и даты рождения есаула Григорьева была прибита маленькая табличка с ошибочным годом смерти Тарковского — 1987-м. Впоследствии Андрея перезахоронили в отдельную могилу. На этом кладбище он будет вечно почивать недалеко от своего любимого Бунина»11.
До этого состоялось отпевание. Александр Гордон записал свои впечатления от него: «В церкви молодой человек в белых перчатках расставлял гостей, следил за проходом, не допускал толкотни, опасность которой регулировалась скорее сдержанным характером парижан. В храме полумрак, горят в шандалах свечи. Против алтарных дверей установлен гроб. Гроб заколочен — такова западная традиция, идущая из Средневековья, когда свирепствовала чума. Свеча на гробе горит перед иконой Святой Троицы. Это сильно волнует. Мгновенно вспоминается Андрей Рублев — фильм и художник, — и чувствуешь присутствие божества, или это просто неожиданно выступают слезы. Слезы у многих. Священник подходит к аналою, наступает тишина, и в ней спешащая гулкая дробь шагов едва не опоздавших Марины Влади и Отара Иоселиани. Началось отпевание, сначала на французском, потом на русском языке. В церкви — напряженное, горестное, какое-то сгущенное внимание. Из знакомых лиц вижу только Ростроповича и Вишневскую и близко от них Клаудио Аббадо — знакомое по фотографиям красивое удлиненное лицо знаменитого дирижера.
Утром до похорон поехали в клинику забирать Андрея. В ожидании машины сидим в уютном холле. Клиника суперсовременная, аппаратура, методики, врачи, вышколенный медперсонал, потрясающий дизайн, и все оказалось бессильным… И сидеть в этом уюте очень грустно. И машины нет. В кресле рядом — Мстислав Леопольдович Ростропович. <…> Ростропович после отпевания летит в Вашингтон давать концерт, не успевает на кладбище. Наконец машина приехала, опоздав на два часа. Ростропович непечатно, зато смачно выразился, сказав, что при похоронах русского даже во Франции он видит знакомый отечественный бардак»12.
Из-за задержки с отпеванием и панихидой (Мстислав Ростропович играл на ступеньках церкви «Сарабанду» Баха) на кладбище приехали уже поздно и всё дальнейшее происходило в спешке: «В руках священника появился небольшой мешочек с землей, русской землей, и ложка. Он первый бросил в могилу несколько ложек земли. За ним — родные… Остальные бросали землю с края могилы. В эти горестные минуты мы стояли в неподвижности, оцепенев от горя, а когда огляделись вокруг, то увидели хвост уходящей процессии. Молодой человек — распорядитель, сняв белые перчатки, просил поторопиться к автобусу ввиду позднего времени. Подбежала Ольга, дочь Ларисы, сказала, что нас ждут.
Как, уйти и не зарыть могилу, не украсить ее цветами?! Здесь море венков и горы букетов!
“Поторапливайтесь, могилу уберут завтра. Это дело службы!” — распорядитель указал на могильщиков, стоявших рядом с нами. Я обернулся — трое плотных алжирцев с лопатами в руках ждали нашего ухода. Около могилы осталась лишь небольшая группа — я, Марина, ее племянник Арсений, Игорь Бортников из “Совэкспортфильма” с женой и жена советника по культуре Соковича из посольства. Я вопросительно посмотрел на могильщика, а он показал мне на часы на своей руке — было без четверти пять. Рабочий день заканчивался. Я взял у него лопату, к его удивлению, и стал забрасывать могилу землей. Устав, передал лопату Сене. В руках у Бортникова появилась вторая лопата. Вскоре могила сровнялась с землей. Мы украсили ее венками и цветами»13.
Соавтор «Ностальгии» Тонино Гуэрра побывал на кладбище какое-то время спустя:
«Было нелегко найти могилу Тарковского. Наконец-то вот она, здесь: бедный прямоугольный кусочек земли, окаймленный серым, и сверху положен большой деревянный крест. Несколько горшков с цветами, белый жемчуг обвивает крест — бусы, оставленные Параджановым. Вблизи этой могилы ряд захоронений русских военных — молодые прапорщики, погибшие в другой войне. На могилу я положил маленький белый камень, который поднял на берегу моря в Порто-Ново. Именно там во время своего долгого путешествия по Италии в поисках окончательного сюжета “Ностальгии” Тарковский и моя жена увидели, что в маленькой церкви над морем была икона из Владимира. Казалось, что Владимирская Божья Матерь ожидала именно их, и они были потрясены этой встречей — приветом, дошедшим из города, где режиссер снимал многие сцены “Рублева”»14.
Между тем, фильмы режиссера вернулись на советские экраны: «…В течение двух месяцев в московских кинотеатрах шли фильмы Андрея Тарковского. Студентка университета рассказывала, как они пробивались на “Зеркало” — сперва в одиночку, а потом группой, как несколько раз стояли в огромной очереди и уходили ни с чем, потому что билеты были распроданы на неделю вперед. “Два месяца — сплошные аншлаги!” — возбужденно кричала в телефонную трубку работница управления кинофикации, привыкшая за последнее время горестно подсчитывать пустующие места в зрительных залах даже в те дни, когда там идут развлекательные боевики. Копии картин Тарковского сработались до дыр, до лоскутов, честно отслужив все, что им было положено, и, наверное, еще столько же сверх, но так и не успев побывать во всех тех кинотеатрах, где их ждали…
Успел ли Андрей Арсеньевич Тарковский, уже смертельно больной, узнать об этом триумфе своего горького, сложного, выстраданного кинематографа? <…> Тарковский не успел вернуться к нам. Но вернулось его искусство»15.
Комментарий Д.А. Салынского
Семья искала деньги на памятник, Паола Волкова получила их от богатых знакомых. Лариса Павловна похоронена вместе с ним.
Марина Тарковская отвечает на вопросы Наталье Дардыкиной в интервью для газеты «Московский комсомолец» от 11 ноября 2004 года:
«— Кто поставил надгробие на могиле Андрея?
— Сначала на могиле был поставлен простой деревянный крест, достойный православного человека. Одна из моих парижских подруг побывала там и убедилась, что работы по установке склепа на его могиле не оплачены, администрация и судебные исполнители не могли получить эти деньги от вдовы: она же заказывала этот склеп. Надо было заплатить 11 тысяч франков. У меня таких денег нет. Я поделилась своим беспокойством с председателем Фонда Андрея Тарковского Волковой (теперь фонд закрыт). Она нашла двух русских меценатов, которые дали большую сумму. Волкова с этими деньгами поехала в Париж. Вместе с Ларисой Павловной они нашли скульптора, и памятник воздвигнут. Это Голгофа, традиционная атрибутика памятников. К ее вершине ведут семь ступеней, символизирующих семь фильмов Тарковского. На вершине крест, выполненный по рисунку Андрея. Меня шокировала надпись: «Андрей Тарковский. Человеку, который увидел ангела». Не думаю, чтобы Андрею это понравилось: вера — дело глубоко личное.
— Но никто не усомнится, что он увидел ангела. В его вещах живет огромное желание: познать связь человека с Богом, с небом, с непостижимым миром.
— Да, перышко ангела опускалось рядом с его героями».
Информацию из первых рук находим в интервью Паолы Волковой газете Союза кинематографистов России «СК-Новости» (№ 11/18 от 25.06.1999): «Деньги на памятник — 150 тыс. долл. — безвозмездно выделил молодой бизнесмен Сергей Кочкин. К этим дням была приурочена грандиозная выставка на средства «Инкомбанка» (20 тыс. долл.). Она называлась «Семейный альбом Тарковских», проект был подготовлен Майей Туровской. Выставка имела такой успех, что нам пришлось показывать ее во Франкфурте-на-Майне, Дрездене, Никосии. Сейчас на очереди Испания».
