28 февраля 1982 годаТарковский записал в дневнике: «Я никогда не желал себе преклонения (мне было бы стыдно находиться в роле идола). Я всегда мечтал о том, что буду нужен»1. Эту зиму он провел в делах, в беготне, в страхе, что его не выпустят в Италию. В апреле ему должно было исполниться 50 лет. «Боже, как незаметно пролетела жизнь…»2
Ольге Сурковой помнится празднование 50-летия Тарковского в Москве, от которого у нее «осталось тягостное впечатление. Андрея, как было принято и как полагалось, никто не поздравил официально. Накануне его отъезда не было опубликовано никаких соответствующих юбилею текстов, тем более никаких торжеств в Доме кино. Все затихли…»3
Возможно, тишина ощущалась от того, что Тарковский в начале апреля уже был в Италии, куда прилетел 7 марта, поэтому юбилей праздновал там, а его семья в Москве, без него. Однако в его дневнике действительно чувствуется некоторый дисбаланс итальянских и советских поздравлений:
«3 апреля. Вчера пришла на [телеканал] RAI поздравительная телеграмма от [чиновника “Совинфильма”] Сурикова. Сегодня (через Нарымова) от [председателя Госкино] Ермаша, которую подписал и [первый секретарь Союза кинематографистов] Кулиджанов. И это весь юбилей. Как и следовало ожидать, впрочем. <…>
3/4 апреля. Вечер, который устроили мне Донателла и Армандо. Ф. Казати с Марией подарили замечательного Леонардо в 2-х томах. Министркультуры прислал монографию об искусстве в Риме. Ронди прислалзолотое кольцо с моей монограммой. Армандо подарил серебрянуюручку. Донателла — вельветовый костюм очень красивого цвета и устроила замечательный ужин. Норман с Лаурой подарили синий пуловер, а Рере [оператор “Ностальгии”Джузеппе Ланчи](хотя и уехал) просил передать поздравления и очень красивый шарф. Очень трогательно…
<…>
4 апреля. С утра звонил Тонино из Мадрида, поздравлял. <…> Юри Лина, не зная, что у меня день рождения. Потом Лейла из Стокгольма же. <…>
Пришли телеграммы от С[аши] Сокурова, Юры и Ани Риверовых, от Кокоревой и Верочки Суменовой, от Марины… от молодых людей из Иванова. Тех самых.
Вечером был ужин в великосветском ресторане “Чезареа”, который устроил Ронди. Был Лидзани с женой, Феллини с Мазиной, Ронди и я с Лорой. Было очень мило как-то. Я оттуда пытался дозвониться до Москвы, но безуспешно. На станции сказали, что плохо положена трубка в Москве. Сейчас я уже дома: Лора заказала разговор для меня, и я жду звонка. Может быть, все-таки удастся поговорить с Ларисой.
5 апреля. Так и не удалось поговорить с Ларисой. Связи не было.
6 апреля. Лара устраивала праздник, пекла пироги. Были гости. Много писем, телеграмм. Меня наградили орденом “Знак Почета”»4.
По словам Ольги Сурковой, однако, Тарковский был «обижен на Госкино, Союз [кинематографистов], “Мосфильм”, своих коллег и на прессу за то, что юбилей его остался проигнорированным, что не были соблюдены элементарные вполне формальные правила обычной юбилейной игры. Не было должных официальных поздравлений, которыми отмечали всех, вне чинов и званий, кому удалось добрести до почетного возраста. Андрей был не просто обижен, но уязвлен безмерно, как ребенок. Оставалось только поражаться, как глубоко, однако, может ранить человека такого масштаба невнимание властей… Но Андрей помнил об этом всегда и всегда глубоко страдал…»5
То, что внутри Советского Союза, среди поклонников и коллег Тарковского, ощущалась несоразмерность масштаба празднования масштабу фигуры режиссера, подтверждает и тогдашний главный редактор массового журнала «Советский экран» Даль Орлов. В своих мемуарах он объясняет официальное «затишье» тем, что Тарковский уже «прочно осел за границей, возвращаться не собирался, имя его в советской печати называть перестали» — что не соответствует фактам, но, возможно, соответствует атмосфере апреля 1982 года — и уж точно соответствует ощущениям тех, кто писал об этом юбилее уже после смерти режиссера:
«“А что, если отметить юбилей?” — спросил я сам себя. <…> Если опубликую соответствующий материал, рассуждал я, то рискую вызвать гнев начальства. Это с одной стороны. Но с другой, как журналист и руководитель издания, я отлично понимал, какой грандиозный интерес вызовет у читателей такое выступление. Я прикидывал: надо рискнуть, может быть, накопленного авторитета хватит, чтобы не быть уволенным сразу. Пусть творчество Тарковского — не то единственное, что бы я взял с собой на необитаемый остров, но в данном случае это к делу не относится. Все вокруг давно считают, что он великий режиссер, и не к лицу кинематографическому журналу пройти мимо такого события… Журналист во мне победил.
— Андрей Маркович, — спросил я нашего штатного обозревателя Андрея Зоркого, — не взялись бы написать большой очерк о Тарковском, ему скоро пятьдесят?
— А вы напечатаете? — не поверил он своим ушам.
— Конечно, что за вопрос.
Зоркий был человек талантливый, он написал много и хорошо. Все было опубликовано. “Советский экран” оказался единственным органом печати, который столь пространно и достойно отметил славный юбилей. Все остальные промолчали. Только “Искусство кино” и “Спутник кинозрителя” скромно поместили по фотографии и коротенькому дежурному поздравлению.
А спустя лет пять в журнале “Дружба народов” появляется вдруг статья, в которой черным по белому написано, что о 50-летии Тарковского в отечественной печати не было ни строчки. Сочинив письмо, устанавливающее истину, я отправил его в журнал главному редактору С.А. Баруздину. <…>
“Уважаемый Сергей Алексеевич! Будучи давним читателем «Дружбы народов», не менее давним подписчиком журнала, много раз испытывал я чувство удовлетворения, знакомясь с теми или иными публикациями. Но теперь должен поделиться огорчением, которое принес № 1 за этот год. В нем опубликован очерк Виктора Лойши «Такое кино», в котором изложена точка зрения автора на творчество и судьбу Андрея Тарковского.
Есть в очерке такое место: «Свое пятидесятилетие Тарковский отмечал 4 апреля 1982 года в Риме. Ни “Советский экран”, ни “Искусство кино”, не говоря уже о менее специальных изданиях, не поместили ни строчки по этому поводу».
Поскольку в указанный период именно я был главным редактором журнала «Советский экран», то, естественно, знаю, что если открыть № 7 «Советского экрана» за 1982 год (он поступал к подписчикам в первых числах апреля, то есть именно к юбилею Тарковского), то в нем можно обнаружить на стр. 14, 15, 16, 17 очерк Андрея Зоркого «Притяжение земли» под рубрикой «Портрет мастера». Тут не одна, а целых 413 строк о творчестве Андрея Арсеньевича, и, кроме того, там помещены его большой фотопортрет и кадры из фильмов «Каток и скрипка», «Иваново детство», «Сталкер», «Зеркало», «Андрей Рублев», «Солярис», то есть из всех, что были поставлены им к тому времени.
Приведу заключительные строки этой нетривиально объемной для тонкого журнала публикации:
«Андрею Тарковскому 50 лет.
Двадцать лет звучит в кинематографе его имя. И все эти двадцать лет он остается художником дискуссионным — в самых разных аудиториях.
В спорах с ним и о нем часто слышится: о сложном надо уметь говорить просто. А он всю свою жизнь в искусстве совершает прямо противоположное: он говорит сложно о простом, вечном, изначальном, без устали стремясь открывать в предмете или явлении суть и нравственную основу. Не в том ли и состоит одно из самых высоких предназначений искусства?» <…>
Не думаю, что В. Лойша сознательно прибег к инсинуации. Можно предположить, что он просто поддался гипнозу повсеместно повторяемой версии, согласно которой, как размашисто сформулировано в очерке, Тарковского «буквально выпихивали в эмиграцию»”. <…>
Интересно, дошла ли юбилейная публикация в “Советском экране” до самого Андрея Тарковского? Или от него скрыли?..»6
Интересно, что Даль Орлов, упоминая публикации в своем журнале, а также заметки в «Искусстве кино» и «Спутнике кинозрителя», упускает из виду еще несколько десятков строк, написанных к юбилею Тарковского одним из классиков советского кино Сергеем Герасимовым и опубликованным в газете «Советская культура» 2 апреля 1982 года. Масштаб поздравителя и тон поздравления соответствовали самым высоким юбилейным стандартам:
«Есть художники, творчество которых вызывает пристальный интерес с самых их первых шагов в искусстве. Андрей Тарковский из числа именно таких художников.
Я знаю творчество режиссера Андрея Тарковского с самого начала, с дипломного его фильма “Каток и скрипка”. Эта работа венчала годы учения во ВГИКе, в мастерской Михаила Ромма. И уже эта небольшая лента свидетельствовала, что в наше киноискусство пришел человек со своим неординарным видением мира. И очень скоро вышел на экраны фильм “Иваново детство”, поразивший чистотой, подлинностью трагедийного чувства, поразивший страстностью протеста против войны и насилия, глубиной проникновения в сложный внутренний мир своего маленького героя. Я видел триумф картины и искренне ему радовался на XXIII Международном кинофестивале в Венеции. “Иваново детство” завоевало здесь главный приз — “Золотого льва Святого Марка”; тот приз был первым среди целого ряда авторитетнейших наград, полученных фильмом в других зарубежных странах.
Так Тарковский вошел в советское киноискусство и стал одним из значительных его представителей.
Андрей Тарковский – художник своеобразный, в чем-то неповторимый, в его творчестве явственно прослеживается связь не только с творчеством его прямых учителей, но и со всем богатством, всей традицией русской художественности и философской мысли. Неповторимость Тарковского во всех его работах: что я имею в виду? Я говорю об обостренном чувстве жизни во всех ее проявлениях, о тончайшем чувстве природы, присущем этому художнику, о поразительной серьезности и проникновенности в исследовании вечных проблем жизни и смерти. Стремление к высокой духовности — оно у Тарковского всегда основа отношения к бытию.
Я очень люблю его “Андрея Рублева”, вижу в этом фильме как главное достоинство — жажду понять историю Отчизны, которая, разумеется, складывалась не только из битв и испытаний, но и, конечно же, из национального гения народа. Истории жизни великого иконописца, образно показанная в фильме, история его горьких сомнений и потрясающих открытий — в ней история Руси, духовных корней народа. Проблема совести близка Андрею Тарковскому, как и каждому художнику, говорящему о жизни и народе. Иной раз это открывается в фантастических иносказаниях, метафорично и со сложной ассоциативностью сопряженных, как в его “Солярисе” и “Сталкере”, другой раз — как бы в семейной хронике, если мы вспомним фильм “Зеркало”. Но в любом случае — перед нами всегда искусство, где сплавлены воедино горячее чувство и острая мысль большого художника.
Андрею Арсеньевичу Тарковскому 50 лет. Перед нами уже сложившаяся первая половина творческой жизни мастера. И мы вправе ожидать от него новых сильных и страстных произведений, посвященных нашей жизни, нашему времени, нашему бурному, драматическому и вселяющему надежду веку»7.
