25 января 1980 года Тарковскому было присвоено звание Народного артиста РСФСР. Эта новость его вовсе не обрадовала: «Мне, кажется, соизволили присудить камер-юнкерский мундир (народный артист РСФСР). Мне, конечно, одному из последних. Все это неприлично и выглядит оскорбительно»1. Режиссер здесь сравнивает себя с Пушкиным, который был пожалован в камер-юнкеры в возрасте 34 лет, что поэт тоже рассматривал как унижение, а не как награду: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры — (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Н.<аталья> Н<иколаевна> танцовала в Аничкове»2.
Обстоятельства вокруг награждения только усиливают у Тарковского ощущение издевательства: «Меня разыскивали из Госкино и просили позвонить Ермашу. Звонил. Он поздравил меня со званием. (Ну и манеры! Мне надо звонить министру, чтобы он меня поздравил!) <…> И сказал, что “нам надо бы еще встретиться”. Что он имеет мне сказать? Убедить меня, что начальство относится ко мне хорошо? Мне наплевать на это»3.
В этот момент Тарковский ожидает очередной поездки в Италию, поэтому поздравления председателя Госкино Филиппа Ермаша вместо одобрения очередных проектов воспринимаются им как бессмысленный жест — режиссер уже по существу мыслит себя вне системы советского кинематографа с его табелем о рангах. Дописывая эту дневниковую запись, Тарковский присоединяет к ней документальное свидетельство о награждении — вырезку из газеты «Вечерняя Москва» за 26 января 1980 г. и сопровождает ее ремаркой: «Вот он, камер-юнкерский мундирчик! А в какой компании!»:
«Почетные звания
За заслуги в развитии советского киноискусства Президиум Верховного Совета РСФСР присвоил почетное звание народного артиста РСФСР режиссерам киностудии «Мосфильм»: Лотяну Эмилю Владимировичу, Михалкову (Кончаловскому) Андрею Сергеевичу, Салтыкову Алексею Александровичу, Тарковскому Андрею Арсеньевичу»4.
«Компания», в которой он оказался «одним из последних», тоже явно вызывала у Тарковского раздражение: бывший соавтор и друг Андрей Кончаловский, мастер жгучей мелодрамы Эмиль Лотяну и мастер колхозной мелодрамы Алексей Салтыков. Само помещение в этот ряд, по мнению Тарковского — еще одно оскорбление.
Высказанное в дневнике пренебрежение к награде и к «табелю о рангах» — в значительной мере маска. Всю жизнь Тарковский внимательно следил за награждениями коллег и за прочими официальными знаками отличия, которые получали его картины на фоне других. Тарковский был очень чувствителен к «канонизации» — в смысле внесения в каноны.
В октябре 1979 года он с обидой записал в дневнике: «А на выставке 60-летия Сов. кино из моих фильмов было только “Иваново детство”(?!)»5. В ноябре того же года отметил: «Матвеев (!?) получил Государственную премию»6. В этой фразе снова — недоумение награждением актера и режиссера Евгения Матвеева Госпремией СССР за фильмы «Любовь земная» и «Судьба» (причем к тому времени у Матвеева уже была Государственная премия РСФСР (1974), звания Заслуженного артиста (1958) и Народного артиста РСФСР (1964), Народного артиста СССР (1974), а также орден Ленина (1971)). Тарковский считал Матвеева «холуем» и в 1981 году заявил Ермашу, сравнивая себя с Матвеевым: «Служить буду, но холуем быть не могу»7.
Хотя вручение премий зависело от высшего руководства, номинировали на них коллеги, и тут Тарковский тоже не испытывал иллюзий (хотя, возможно, преувеличивал степень своего аутсайдерства). Еще в ноябре 1973 года он записал в дневнике:
«Студия (кажется, именно студия) выдвигает меня, Юсова и Ромадина на Государственную премию [за “Солярис”]. Результаты будут объявлены 7 ноября 1974 года. Меня скорее всего прокатят — уж очень много у меня врагов»8.
Месяц спустя добавил: «Сегодня прочел список членов кинематографической секции по присуждению Гос. премий: С. Бондарчук, Герасимов, Кулиджанов, Солнцева, Ростоцкий. Завистливые бездарности. В общем, комментарии излишни. Я никогда в жизни не получу никакой премии, покаживы эти люди. Уж очень они меня не любят. Один Кулиджанов, бытьможет, не враг мне»9.
Несмотря на это, Тарковский написал письмо в Комитет по Государственным премиям: «Я обращаюсь к Вам от всех членов нашей творческой группы. Для нас было большой радостью узнать о том, что фильм, созданный нашим коллективом, выдвинут на соискание Государственной премии СССР 1974 года.
Даже если фильм и не получит этого высокого признания, сам факт обсуждения кандидатур его создателей уже нас ко многому обязывает. Огромная к вам, уважаемые члены Комиссии, просьба: включить в список представленных к Государственной премии по к/ф «Солярис» звукооператора Семена Александровича Литвинова»10.
Госпремию «Солярис» не получил, и Тарковский сделал это одной из тем своего очередного разговора с директором «Мосфильма» Николаем Сизовым в 1975 году:
«— Почему считается позором опубликовывать в прессе мои победы на фестивалях?
— Почему “Солярис” не получил Государственную премию, хотя прошел все инстанции почти единогласно?
Сизов стал чего-то бубнить и пытался ответить на кое-какие вопросы, как будто меня интересуют ответы»11.
За три года до этого, в 1970 году Тарковский приписывал стремление к официальному признанию лишь коллегам, в том числе тем, которые входили в список членов киносекции по присуждению Государственных премий: «Как тщеславны старики — все эти Герасимовы! Как они жаждут славы, похвал, наград, премий! Очевидно, думают, что от этого они станут лучше снимать»12. С течением времени режиссер, чья карьера в полнометражном кино началась с «Золотого льва» Венецианского фестиваля за «Иваново детство», становился все более чувствителен к наградам и их отсутствию.
В том же 1973 году, когда он еще надеялся на Госпремию, Тарковский занес в дневник:
«На Международном фестивале в Югославии “Рублев” получил Гран-при. Это фестиваль фестивалей, и кажется, за два года — 71–72, где были представлены и премированы фильмы всех стран за эти годы.Кроме “Рублева”, мы представили “Укрощение огня” [Даниила Храбровицкого] и “А зори здесьтихие” [Станислава Ростоцкого]. Эти, конечно, не получили ничего. Они премируются толькоу нас по распоряжению начальства. Интересно, какие иностранные картины были на фестивале? Я, конечно, узнал об этом и не от Союза,и не от Комитета. Вчера позвонил нам С.П. Урусевский и поздравил.
Он слышал сообщение по радио. Мое “начальство” продолжает хамить.
Это уже четвертый международный приз за внезаконного “Рублева”»13.
Зарубежные премии давали престиж, но домашние награды помогали в советском быту: «Сегодня в коридоре студии встретил Овчинникова. Слегка замызганного и с орденом на пиджаке. Говорят, что, когда у него были неприятности со здоровьем, он ходил в диспансер с орденом на груди»14.
В декабре 1978 года, еще одна запись: «Звонил Саша Мишарин. <…> Рассказал, что вчера по радио (I программа) передали, что “Зеркало” во Франции признано лучшим фильмом года (1978), а Терехова — лучшей актрисой. А в этом году были и Феллини, и Бергман. Американцы купили “Зеркало” для проката в США. Вполне может быть теперь “Оскар”. Мне он не нужен, но это была бы лишняя шпилька в адрес идиота Ермаша»15.
Тарковский болезненно воспринимал и то, что даже на международные фестивали его фильмы находили дорогу часто вопреки желаниям советского киноруководства — а чаще именно из-за противодействия руководства туда не попадали. Так, в 1979 году Тарковский узнал из газет, что на Венецианский фестиваль от Советского Союза отправили восстановленный Григорием Александровым фильм Сергея Эйзенштейна «Да здравствует Мексика!», снятый в 1931 году, и картину Георгия Данелии «Осенний марафон»:
«“Сталкеру”, который просили у Ермаша Лидзани (дир. фест.) и Моравиа, отказано. Во-первых, его вообще не хотели показывать. Причины отказа:
1. Венеция была диссидентским фестивалем (а как же тогда Данелия?).
2. Не дать в Венецию Тарковского для того, чтобы она не стала из-за этого «главнее» Московского фестиваля.
Ужасно расстроился. Мерзавцы»16.
В марте 1980 года он переписал в дневник список «некоторых» наград, которые его фильмы получили за рубежом. Получилось 24 пункта («и другие…»)17.
Наконец, в марте 1982 года, за несколько дней до отъезда, который станет окончательным, он подвел в дневнике итог:
«Я несовместим с советским кино. Ведь мои фильмы не были выставлены ни на один советский к/фестиваль! Я не получал ни одной премии за фильмы в СССР. Это же последовательная и длительная травля!
Что же ты ждешь?»18.
Эту же мысль Тарковский повторил уже в Италии, в январе 1983 г., в письме итальянскому президенту Алессандро Пертини с просьбой содействовать продлению его собственного пребывания в стране и приезду из России его младшего сына: «В Советском Союзе я не получил ни одного приза или премии за свою работу. Ни один из моих фильмов не был удостоен наград на советских фестивалях. Хотя во всем мире они были восприняты благосклонно и удостоены высоких премий на международных кинофестивалях, которые способствовали престижу советского кино»19.
И все же пребывание за границей и многочисленные проекты, предложения и награды уменьшали зависимость Тарковского от официальных знаков признания внутри СССР. Когда в апреле 1982 года в связи с 50-летием его наградили орденом «Знак Почета», это событие было отмечено Тарковским в дневнике в числе других знаков праздника, но уже без каких-либо комментариев20.
