Несмотря на то, что самый известный в России памятник Андрею Тарковскому стоит перед Всероссийским государственным институтом кинематографии, его отношения с альма-матер в последние годы жизни на родине не складывались. Преподаватель литературы ВГИКа Ливия Звонникова вспоминала, как в середине 1970-х режиссер приехал читать лекцию в вечернем университете. Во время показа фильма Тарковского в зрительный зал ворвался ректор ВГИКа Виталий Ждан и прервал сеанс: «Слава богу, до лекции дело еще не дошло, — рассказывала Звонникова. — Естественно, Андрей Арсеньевич после этого порога ВГИКа не переступал»1.
Трудно сказать, на что рассчитывала другой преподаватель ВГИКа, искусствовед Паола Волкова, когда в 1978 году она обратилась к Тарковскому за поддержкой — попросила его посмотреть дебютную ленту Александра Сокурова, студента мастерской научно-популярного фильма. Картина «Одинокий голос человека», созданная по мотивам произведений Андрея Платонова, вызывала крайнее раздражение у руководства ВГИКа, которое в итоге приняло решение о ее уничтожении. Сговорившись с киномеханиками, студенты спасли фильм: выкрали негатив, подменив его негативом эйзенштейновского «Броненосца “Потемкина”», и спрятали бобины с пленкой в общежитии под кроватью.
«Одним ненастным вечером мы взяли свои многочисленные яуфы — девять частей на двух пленках, страшное дело — нашли такси и за пять двадцать (совсем недешево для нищих студентов) примчались на “Мосфильм”, — вспоминал сценарист фильма Юрий Арабов. — Не знаю, как у Саши [Сокурова], а у меня было страшное волнение. В моем представлении Тарковский принадлежал к категории элитных людей, куда кроме него входили еще четыре человека — Леннон, Вознесенский, Солженицын и Любимов. И конечно, для меня, экзальтированного юноши, встреча с Тарковским была встречей с полубогом. Я был поражен, как легко он на эту встречу пошел. Тем более я слыхал от кого-то, что Тарковский к себе не подпускает: мол, однажды кто-то из вгиковцев к нему подъехал, а он его далеко послал. Когда он вошел в кинозал, где мы его ждали, от него будто какое-то сияние исходило. Маленький, щупленький, очки на цепочке. В то время мало у кого такая цепочка была. Поздоровался. <…> Пошла наша картина — я старался на экран не смотреть, заткнул уши. С Сашей было то же самое. Вдруг оборвалась пленка — в самый ответственный момент, перед моей любимой сценой.
Саша сидит ни жив ни мертв, у него даже нет сил к механику подойти. Иду я и вдруг слышу, как за моей спиной Тарковский Сашу спрашивает: а что там сейчас герой сказал? Саша повторил. А я как назло не могу выйти из зала — в прямом смысле: дверь заклинило, и ее нужно вышибать. Позорная ситуация. Но про себя я отмечаю: ведь следит, интересуется. Слава богу, потом все наладилось. После картины Тарковский говорит: пошли в монтажную, поговорим»2.
После показа у Тарковского и двух студентов ВГИКа состоялся почти трехчасовой разговор: он подробно разобрал каждую сцену «Одинокого голоса человека», похвалил работу оператора Сергея Юриздицкого и раскритиковал диалоги и монтаж, на что немедленно получил возражение Сокурова. «В тот момент мне показалось, что Тарковский после Сашиных слов нас немедленно выгонит вон, а вслед нам полетят металлические яуфы, — вспоминал Арабов. — Однако Тарковский посмотрел на Сокурова и сказал: “Да? Ну ладно”. До такой степени картина его проняла, что он, человек бесконечно самолюбивый, раздираемый собственными проблемами, в том числе проблемами уязвленного самолюбия — смог Саше это простить»3.
На следующий день после просмотра «Одинокого голоса человека» Тарковский вызывался выступить рецензентом фильма, однако реакция ректора ВГИКа, как утверждает биограф режиссера Виктор Филимонов, была однозначной: «Если этот мерзавец переступит порог нашего вуза, его отлупит охрана!»4 Юрий Арабов вспоминал: «Тарковский сказал буквально следующее: ваш ректор, как там его зовут, сказал, что спустит овчарок, если Тарковский появится во ВГИКе. Значит, у него есть овчарки — что я могу против них? Вы поймите, когда я появлюсь во ВГИКе, в первый и последний раз в жизни один Сергей подаст другому Сергею пальто: Герасимов и Бондарчук забудут о своей вечной вражде и объединятся»5.
И все же Тарковский постарался помочь Сокурову как мог: просил Юрия Озерова, возглавлявшего экзаменационную комиссию ВГИКа, поставить опальному выпускнику на экзаменах пятерку, лоббировал его на «Ленфильме» и рекламировал коллегам на «Мосфильме». Так, встретив в коридоре родной киностудии режиссера Сергея Соловьева, он посоветовал ему заказать «картину одного молодого парня»: «Мне просто интересно, произведет она на тебя такое же впечатление, как на меня? <…> Мне показалось, что я выживший из ума идиот, всю жизнь бесконечно и с неимоверными усилиями делающий какие-то глупости, довольно безвкусные и псевдозначительные… <…> Вот я посмотрел, <…> и вторую неделю хожу под этим странным и неприятным для себя впечатлением. Посмотри… Картина очень высокого класса… [Автор] какой-то Сокуров, учится вроде во ВГИКе на научпопе. Сейчас собачится со вгиковским начальством. Фильм — «Одинокий голос человека» по платоновской “Реке Потудань”»6.
С тех пор и до самого отъезда из страны Тарковский регулярно общался с Сокуровым, называя его в своих дневниках просто «Сашей». «У него в доме часто бывали молодые режиссеры — в частности, Александр Сокуров, фильм которого “Одинокий голос человека” Тарковский высоко ценил, — вспоминал его ассистент на «Сталкере» Константин Лопушанский. — Он даже хотел создать свою мастерскую, принять туда, кроме Сокурова и вашего покорного слуги, еще Ивана Дыховичного и Александра Кайдановского, но вскоре уехал, и замысел не был осуществлен»7.
В 1982 году, уже находясь в эмиграции, Тарковский встретился со своим коллегой Глебом Панфиловым и в разговоре, записанном киноведом Ольгой Сурковой, снова вспомнил картину «Одинокий голос человека»: «Она может нравиться или не нравиться, и там есть недостатки, но эта картина сделана гением, и это недостатки гениального человека… Там есть буквально провальные сцены, но это провалы гениального человека… <…> Там есть какой-то странный стиль, срез, какие-то странные аспекты, там есть куски, которым я просто, не скрывая, завидую, потому что мне так никогда не снять… Я могу сказать, что в каких-то других сценах я мог бы подняться и выше, но ТАКОГО я никогда не делал, какого бы высокого мнения я о себе ни был: ведь каждый из нас о себе высокого мнения! <…> Там есть сцена, когда герой убегает из дома и находит его в городе старик-отец… Он спит на базаре, на каких-то автобазах, за какими-то ящиками у помойки, куда сбрасывают мясо… Помнишь, какие там чудовищные вещи? Настолько натуралистически-страшные, что они уже превращаются в поэзию…»8
Впоследствии Тарковского и Сокурова неоднократно сравнивали друг с другом: первому в этом сюжете отводили роль учителя, второму — ученика. Однако Сокурову, как утверждает биограф режиссера Сергей Уваров, это никогда не нравилось. Он всегда считал Тарковского не столько учителем, сколько другом и заступником и отрицал его творческое влияние на себя: «…Забавно, когда говорят, что мои фильмы похожи на его фильмы, — говорит Сокуров. — Это более чем поверхностное суждение»9. В документальном фильме «Московская элегия» (1988), который изначально был задуман к 50-летию Тарковского, это особое отношение к герою повествования проявилось наиболее наглядно: это не типичный мемориальный фильм о великом режиссере и учителе, а очень личное и неравнодушное воспоминание о близком человеке, без ложного пафоса и излишнего пиетета.
«Я был молодой человек, негрубый, нехамовитый, я умел слушать, — вспоминает Сокуров. — Ему нужен был кто-то, кто умел бы слушать. Я умел не то чтобы оправдывать его, я умел понимать его состояние. Однажды он одному человеку (это был известный режиссер и актер) в моем присутствии сказал какие-то очень жесткие вещи — в духе “ты подонок и подлец и подлецом умрешь”. Я не знал, что там за конфликт был и почему, и не знаю даже, видел ли тот человек, что я стою там рядом — по-моему, это на “Мосфильме” было… И когда потом, уже вечером, мы сидели с Тарковским, чай пили, и он спросил мои впечатления об этом разговоре, я ему сказал свое мнение. И я почувствовал, что ему было очень важно, что я понял, почему он это говорил, вот именно так»10.
