30 апреля 1970 года Андрей Тарковский начинает вести дневник.
Первая запись в нем посвящена нереализованному замыслу — фильму о Достоевском: «Снова говорили с Сашей Мишариным о “Достоевском”. Это, конечно, следует прежде всего писать. Не думать о режиссуре. Вряд ли есть смысл экранизировать Достоевского. О самом Ф.М. нужно делать фильм. О его характере, о его Боге и дьяволе и о его творчестве. Толя Солоницын мог бы быть прекрасным Достоевским. Сейчас нужно читать. Все, что написал Достоевский. Все, что писали о нем, и русскую философию — Соловьева, Леонтьева, Бердяева и т.д. “Достоевский” может стать смыслом всего, что мне хотелось бы сделать в кино. А сейчас “Солярис”. Пока все идет мучительно и через силу, ибо “Мосфильм” определенно вступил в стадию кризиса. Потом — “Белый день”»1.
Дневниковые записи Тарковского известны не просто как «дневник», их называют так, как назвал сам режиссер: «Мартиролог». Обложка первой тетради с надписью «Андрей Тарковский. Мартиролог. 30 апр. 70» также содержит ироничный эпиграф — «“В скуке, когда весь день сидя против тушечницы, без какой-либо цели записываешь всякую всячину, что приходит на ум, бывает, что такого напишешь, — с ума можно сойти”. Кэнко-Хоси, “Записки от скуки” (I), XIV в.»2.
Как объясняет киновед Валерий Фомин:
«Мартиролог (тж. мартирологий, мартирология; от греч. cвидетель, <…> доказательство) — список признанных мучеников, имена которых приводятся в календарном порядке в соответствии с датой их мученичества (то есть “днями рождения” к новой жизни).
Позднее понятие “мартиролог” стало использоваться в более широком, переносном значении. В настоящее время в публицистике это слово часто используется для обозначения перечня лиц, подвергшихся преследованиям или страданиям, а также перечня пережитых кем-либо страданий, фактов преследования и т.п.
В “Мартирологе” Тарковского — главный, если не единственный мученик он сам»3.
Режиссер не всегда относился к этому названию серьезноКомментарий Д.А. Салынского. На второй тетради, начатой 18 декабря 1974 года, он написал: «МАРТИРОЛОГ II (Заголовок претенциозный и лживый, но пусть останется, как память о моем ничтожестве — неистребимом и суетном)»4. Но все же не отказался от него и в дальнейшем — это слово очевидно привлекало его.
Когда в начале 1973 года он думает о новом названии для будущего «Зеркала» (в начале сценарий назывался «Белый день», потом «Белый, белый день» или «Исповедь»), возникает и еще один вариант: «“Мартиролог” — хорошо, но никто не знает этого слова; когда же узнают, конечно же, запретят»5.
В дневнике, помимо описаний прошедших за день/неделю/месяц событий — списки, планы, записи для памяти; нередко появляются описания снов. Эти тетради оставлялись и возобновлялись, велись параллельно. Так, тетрадь «Мартиролога III» «начата 22 марта 1980 года, не закончив второй книжки, т.к. эта удобнее в путешествии небольшим форматом. Окончена 12 сентября 1981 года»6.
Периодически Тарковский вел и «рабочий дневник» — к нему остаются отсылки в «Мартирологе»: «Здесь, в этой тетради, я не записываю всего, что связано с работой над “Сталкером”. Об этом — в рабочем дневнике»7. Позже он снова вспоминает: «Надо завести дневник для записей всего, касающегося работы. Как я это делал на “Зеркале” и на “Сталкере”»8.
Но иногда режиссер не заполнял дневник месяцами даже во время работы — как в Лондоне осенью 1983 года во время постановки «Бориса Годунова»: «Все это время я не притрагивался к дневнику: то ли из-за того, что не писалось в чужом доме, то ли из-за чувства временности нашей лондонской жизни»9. Зато потом он старался восполнить пропущенное. Более того, вместе с «Мартирологом» он хранил (порой приклеивая, порой переписывая) записки от зрителей, некоторые письма, газетные публикации. Так дневник становится местом, где звучит голос не только Тарковского, но и его многочисленных знакомых, собеседников, свидетелей его жизни и работы.
Хотя периодически Тарковский и заводил отдельные тетради для рабочих заметок, в «Мартирологе» очень много записей, относящихся к старым и новым замыслам. При этом режиссер редко его перечитывает и порой сам сожалеет, что записывает туда не всё — или, наоборот, слишком много. Так, в 1980 году в Италии он напоминает себе: «Надо, видимо, завести особенную книжечку для записи замыслов — а то очень неудобно лазать по дневникам в поисках необходимых для работы записей. Здесь можно купить очень красивую тетрадь»10.
В марте 1982 года он спрашивает сам себя: «Пишу дневник и никогда его не читаю. Почему? Надо перечесть»11. И снова в феврале 1983-го: «Надо будет порыться во всех дневниках и выписать все замыслы в отдельную тетрадь. Очень неудобно пользоваться дневниками для работы. Время от времени следует делать из них выписки для удобства употребления»12.
Порой Тарковский рефлексирует о том, что именно заносит в свой «Мартиролог»: «Я все время записываю в дневник какую-то ерунду, а дельные мысли, которые меня изредка посещают, забываю». Однако тут же продолжает — и точно понять, относится ли это к разряду «ерунды» или к разряду «дельных мыслей» — невозможно: «Если бы мы могли совершенно не принимать в расчет все правила и общепринятые способы, которыми делаются фильмы, книги и проч., какие бы замечательные вещи можно было бы создавать! Мы совершенно разучились наблюдать. Наблюдение мы заменили деланием по шаблону. Недаром так часто приходит на ум Кастанеда со своим Доном Хуаном»13.
Помимо отсылок к литературе, в «Мартирологе» много цитат, привлекших внимание Тарковского — из самых разных источников. В апреле 1982 года он, среди прочего, делает выписку из книги Виктора Шкловского «Лев Толстой», относящуюся и к будущим читателям его дневника: «Вообще пользоваться воспоминаниями и дневниками надо очень осторожно, если хочешь узнать правду, а не решать споры, давно погашенные смертями»14.
Хотя он редко его перечитывал, дневник для Тарковского — один из важнейших документов. Он взял его с собой за границу весной 1982 года, еще не зная, что уезжает навсегда, и чуть не расстался с ним: «На таможне в Шереметьеве был ужасный эпизод. Чиновник потребовал, чтобы я открыл чемодан, и он вытащил один из моих дневников и передал его помощнику, чтобы тот просмотрел его. (Оказывается, на перевоз рукописи должно быть специальное разрешение. У меня его не было).
Потом он отошел куда-то в сторону, и в этот момент помощник обнаружил совершенно неожиданно для меня в моем дневнике фотографию Солженицына с детьми. Я сказал (потому что они потребовали объяснения), что фотография здесь совершенно случайно. Он положил ее обратно и закрыл дневник. В это время (!) вернулся старший чиновник. Помощник ничего не сказал, промолчал (?!). Другой (старший) спросил что-то об “иконках”. Я сказал, что ничего такого у меня нет, хотя, видимо, он видел мой крест в свой аппарат. Он тоже разговора на эту тему не продолжил. Везет!»15.
В Европе Тарковский, кажется, вел дневник меньше, чем живя в Советском союзе. В 1984 году он объяснил это так: «Давно не писал дневник, наверное, потому, что ничего веселого за это время не произошло. А неприятности записывать, переживая их тем самым снова, не хочется»16.
В сентябре 1986 года, во время лечения от рака, он делает две записи с разрывом в неделю: «Переписать в дневник из блокнота» и «Совершенное отвращение к дневнику и записям»17.
Последняя запись — в Париже 15 декабря 1986 года, за две недели до смерти:
«Все время в постели без сидения, и даже трудно ходить п/б. Боль в спине и в тазу (нервы). Ноги не двигаются. Леон не понимает — почему здесь боль. Я думаю, старинный радикулит, обострившийся химией. Делает химиотерапию. Болят очень обе руки. Тоже в духе невралгии. Какие-то шишки. Очень я слаб. Умру?
Есть вариант — больница, и быть под наблюдением врача, который меня лечил в Сарселе.
“Гамлет”?
Если бы сейчас избавиться:
- от болей в спине, а затем
- в руках —
то можно было говорить о восстановлении после химиотерапии. А сейчас на восстановление нет сил. Вот в чем проблема.
Негатив, разрезанный почему-то во многих случайных местах…»18
На следующий день Тарковский поступил в клинику, где умер в ночь с 28 на 29 декабря.
С момента смерти режиссера его дневники были изданы на нескольких языках. Впервые они вышли на английском в 1991 году, а русское издание появилось лишь в 2008 году. Ни одна из версий — итальянская, немецкая, французская, японская, английская, русская — не идентична полностью другой. Все они содержат явные (отмеченные знаком <…>) или неявные купюры..
Так, при сравнении русского варианта с английским, окажется, что в английском варианте (выполненном Китти Хантер-Блэр, которая в 1985–1986 годах переводила и «Запечатленное время») нет записей между 7 и 25 января 1974 года, т.е. за 11 января (об «Идиоте» для телевидения в пику проекту Иннокентия Смоктуновского), 12 января (нелицеприятное высказывание о премьере пьесы А. Мишарина и о нем самом) и 21 января — причем в русской публикации часть записи за 21 января обозначена конъектурой: «<…> Немцы что-то заглохли»19. Нет в английском переводе и записей между 26/27 июня и 8 июля 1981 года, т.е. 28 июня, 30 июня, 5 июля, 6 июля, 7 июля (а у записи 26/27 июня убрано начало — о том, что «женщины в этом доме неряхи»)20.
Однако и русское издание не является самым полнымКомментарий Д.А. Салынского — им на данный момент считается польское, собранное и переведенное Северином Кусьмерчиком и вышедшее в 1998 году.
