Долгожданный приказ о запуске фильма «Андрей Рублев» в подготовительный период был подписан на студии «Мосфильм» 9 октября 1964 года1. Будущий соавтор сценария к «Зеркалу» Александр Мишарин вспоминал: «Неожиданно Андрея вызвали к директору “Мосфильма”. Он пробыл на студии до позднего вечера. Когда вернулся — на нем лица не было.
— Приказ о запуске “Рублева” в производство… подписан. Сегодня же… при мне!
Мы втроем чуть ли не в пляс пустились. Откуда-то появилась бутылка. Перебивая друг друга, сразу же начали расспросы: “А кто будет играть Андрея Рублева?! Ну, Дурочку, конечно, Ирма… Кто оператор? Кто художник?” и т. д. и т. п.
Когда на следующий день Тарковский дозвонился до Г. И. Куницына со словами благодарности, тот отчужденно, без эмоций ответил:
— Леонид Федорович [Ильичев] посчитал нужным поддержать мнение отдела культуры…»2.
Во время подготовительного периода готовился постановочный проект, писались эскизы декораций и костюмов, заказывался реквизит, искали актеров и снимали кинопробы в Андрониковом монастыре. На территории студии сооружали огромный колокол, а под Владимиром возводили натурную декорацию «Колокольная яма». Начало съемок откладывалось из-за болезни художника-постановщика, кроме того, долго искали и пробовали актеров. Лишь в апреле 1965 года Анатолий Солоницын был утвержден на главную роль.
Приказ генерального директора «Мосфильма» «О запуске в производство двухсерийного широкоэкранного черно-белого художественного фильма “Начала и пути”» был подписан 22 апреля 1965 года: «Приказ устанавливал срок сдачи 1-й и 2-й серий фильма “Начала и пути” на одной пленке 1 апреля 1966 г. (при общей продолжительности постановки — 18 месяцев). Смета фильма определялась в 1 млн. рублей»3.
Директор фильма Тамара Огородникова вспоминала, как эту смету ужимали: «Картина требовала больших денег, которых у нас нс было. Первую смету мы составили на 1600000 руб., потом на 1400000, потом сократили еще на 200000. <…> Нам сказали, что запустят, если мы откажемся от какого-то эпизода, например, от первого. Куликовской битвы. Она как раз стоила — если грубо — 200000. “Если вы согласитесь выбросить ее из сценария, то мы вас запустим”. Мы подумали-подумали, поговорили: а что нам оставалось делать? — и Андрей Арсеньевич согласился. Но согласиться — этого мало, нам сказали: “Пишите расписку”. И пришлось дать письменную расписку, что мы уложимся в миллион рублей, выбросив Куликовскую битву. И после этого нас запустили»4.
При этом основные съемки начались еще до официального приказа о запуске — часто бывало так, что группа пользовалась возможностью снимать во время подготовительного периода.
Тамаре Огородниковой запомнилось, что первой начатой сценой была «Колокольная яма», а точнее, начало этой сцены — гонцы, приезжающие в поисках мастера: «Эти первые кадры мы снимали 14 и 15 апреля 1965 г. между Владимиром и Суздалью: такая маленькая деревенька и там банька; полотнища белого холста всюду лежали. Это был наш первый съемочный день. Потом началось строительство колокольной ямы, которое было очень сложно: это же целое сооружение!
Надо было сделать ее, цемент достать; потом этот бутафорский колокол: вдруг мне художники говорят, что он весит пять тонн! Он был сделан из железобетона. Чтобы можно было перевезти его тремя машинами, пришлось распилить его на три части. Перипетий было множество, тем более рабочих было очень мало: всего два постановщика-профессионала со студии, которые могли руководить строительством, остальные — случайные какие-то бригады.
И вот, пока строилась колокольная яма, мы снимали разные эпизоды на натуре»5.
Согласно съемочному журналу картины, съемки начались 15 апреля с «Деревни Бориски» — того места, куда приезжали по сюжету гонцы6. 15-го и 16-го шли съемки (по 20 и 23 полезных метра за день), «18-го прибыли 26 лошадей с “Войны и мира”. Строительство конюшни в Суздале», затем, 27 апреля, состоялся официальный переезд в экспедицию во Владимир7. 28 апреля съемки начались по-настоящему, в построенной у храма Покрова на Нерли декорации «Монастырский двор»: «Съемка объекта проходит в очень трудных условиях дождя, холода и ветра, что затрудняет съемку и подготовку»8. За 4 часа подготовки и 5 часов съемки группа сняла всего 12 полезных метров.
Из первых недель съемок Огородникова также вспоминала «весь эпизод скомороха: он снимался одним куском, 250 м; декорацию мы построили. Потом была история с полем льна (если вы помните такой эпизод: трое живописцев идут через поле со скирдами). Когда мы ехали на съемки, то выбрали это поле. Потом прошло время, мы его не снимали, не снимали, не снимали, наконец решили завтра снимать. Я думаю, дай-ка поеду проверю. Приезжаю — все убрано, поля нашего нет. Ну, думаю, далеко они его не могли убрать. Мне все это поле заново поставили, и мы снимали их троих, бегущих к дереву»9.
Андрей Рублев появился на площадке не сразу. 20 апреля Анатолий Солоницын писал из Москвы брату:
«Съемки начнутся 24–26 апреля во Владимире. Как все будет — не знаю. Сейчас мне кажется, что я не умею ничего, ничего не смогу — я в растерянности. Меня так долго ломали в театре, так долго гнули — видимо, я уже треснул. Я отвык от настоящей работы, а в кино ко всему еще — особая манера»10.
И к 7 мая сцен с Солоницыным еще не было: «Съемки еще не начались. Передвигают их без конца. Теперь срок первых дублей — 8–10 мая. Финальная сцена. Начинаю с конца — такое может быть только в кино! Хожу по владимирским соборам, читаю. Все заняты делом — съемки-то фильма уже идут, а я жду своей участи. В общем, предоставлен сам себе.
Утверждение на роль шуму наделало много, а мне, бедному, прибавилось ответственности. По Москве ходит слух о новоиспеченном таланте, все ждут необыкновенного. Вся группа ждет первых съемок со мной, ждет — вот выдаст! А я-то и не выдам. Ха-ха. Вот разговоров-то будет. <…>
Во Владимире будем числа до десятого. Потом, видимо, будет Суздаль. Хоть покатаюсь — посмотрю»11.
10 мая имя Солоницына наконец-то появляется рядом с именем Николая Бурляева — юноши Бориски — в дневнике съемок, но тут же следует запись: «Из-за непогоды съемка не состоялась. Группа находилась на съемочной площадке с 8 [до] 18 часов в костюмах и гримах»12. 14 мая были засняты первые кадры с Солоницыным — Рублевым13.
В конце июня Солоницын все еще во Владимире и признается брату: «Мои дела похожи на… да ни на что они не похожи. Трудно безумно. Все надо начинать сначала. Всему учиться заново. Меня учили добиваться смысла, смысла во всем, а киноигра — это высшая, идеальная бессмыслица. Чем живей, тем лучше. Надо жить, а не играть — это и легче, и трудней.
Вчера смотрел весь отснятый мой материал. Сидел в просмотровом зале и был похож на комок нервов. Посмотрел и понял — идет внутренняя ломка. Есть уже терпимые кусочки, но еще идут они неуверенно, зыбко. Надо продолжать работать…»14.
По воспоминаниям Бориски — Николая Бурляева (он вымолил себе эту роль вместо роли Фомы, в которой сначала видел его режиссер), съемки, по крайней мере сначала, шли спокойно: «Сложнейшая работа по воссозданию правды бытия XV века ладилась неторопливо и размеренно благодаря внутреннему покою, некой фундаментальности неизменного оператора Тарковского Вадима Юсова, уравновешивавшего взрывную импульсивность режиссера. Мне казалось, что Тарковский совершенно не работает со мной, не объясняет, не репетирует, довольствуясь тем, что “само собой” получается перед камерой. <…>
Кое-кто из снимавшихся у Тарковского актеров утверждал, что он не работает с актерами. Было время, когда и я так считал. Но теперь, просматривая “Иваново детство” и“Андрея Рублева”, в каждом кадре, в каждом движении Ивана и Бориски, в том, как они говорят, смотрят, двигаются, во многих моих интонациях и жестах я вижу Андрея Тарковского»15.
Однако вскоре оказалось, что материала снято уже почти на серию, а снимается по-прежнему новелла «Колокол». По словам соавтора Тарковского Андрея Кончаловского: «Сценарий “Андрея Рублева”, возможно, был талантливым, буйным исполнением воображения, но он был непрофессиональным. Он не влезал ни в какие параметры драматургической формы. В нем было двести пятьдесят страниц, которые при нормальной, принятой для съемок записи превратились бы в добрых четыреста. Когда Андрей начал снимать, метраж пополз, как тесто из квашни… Потому что это был не сценарий, а поэма о Рублеве…»16
Тарковский вызвал на помощь по сокращению сценария редактора картины Лазаря Лазарева, который оставил красноречивое описание условий, в которых снимался фильм: «Я приехал вечером во Владимир, отыскал гостиницу, которую назвал Тарковский. В вестибюле, откуда был вход в ресторан, шла дикая пьяная драка, несколько милиционеров пытались растащить клубок дерущихся. Я подумал о неприятностях, которые могут быть у Тарковского, если в этом мордобойном выяснении отношений принимает участие кто-нибудь из съемочной группы (директором картины была Тамара Огородникова, превосходный организатор и прекрасный человек, но могла ли она женской рукой держать в узде вот такой контингент). “Нет, не наши, — сказал Тарковский. — Это здесь частенько бывает. Наши тоже иногда напиваются, но до драк, слава богу, пока не доходило”. Мы кое-как поужинали в гостиничном ресторане. “Без опасности для жизни, — предупредил Андрей, — есть здесь можно только яичницу или яйца всмятку”.
Я вспоминаю об этих малопривлекательных деталях удручающего командировочного быта, чтобы читатель представил себе, в каких условиях шла работа в экспедиции, а ведь от режиссера съемка требует немалого физического напряжения, предельной сосредоточенности, отличной творческой формы — потом никому из зрителей нет дела до того, что ему не удалось выспаться — до поздней ночи под окнами наяривал ресторанный оркестр, что он не успел позавтракать — в буфете была тьма народу, что его вывела из себя беседа с не подготовившим необходимый реквизит ассистентом, в ответ на все замечания тупо повторявшим: “А чего такого…”»17
