Год тридцатилетия для Тарковского — год завершения первого полного метра, прохождения экзамена (прежде всего — собственного) на профессионализм и внезапного мирового успеха. Год первых — сразу двух — заграничных путешествий: в Италию и в США. Год рождения первого сына и год получения первой собственной квартиры — и сразу двухкомнатной.
«Небольшая комната Художественного совета Первого объединения заполнена до отказа. Сюда собрались послушать Андрея Тарковского, а вместе с ним Андрея Кончаловского и Григория Львовича Рошаля, который во время международного фестиваля был в Венеции в качестве туриста.
Все искренне поздравляют обладателя Гран-при и прежде всего интересуются тем, что он почувствовал, узнав о присуждении ему первой премии.
— Известие это для меня было совершенно неожиданным, — отвечает Андрей. Все произошло очень быстро: вручили “Льва”, потом сразу посадили в самолет, и мы оказались в Москве. Я до сих пор как-то еще не могу поверить во все свершившееся.
О чем же рассказать? — продолжает, раздумывая, Тарковский. — Интересного было очень много. Конечно, меня прежде всего поразила красота Венеции.
В первый раз я столкнулся с особой фестивальной публикой, в основном эстетствующей и равнодушной, с молчаливыми и строгими членами жюри, которые долго и сложно решали вопрос о присуждении премий»1.
Вскоре после возвращения в Москву, 30 сентября, у Тарковского родился сын, названный в честь деда Арсением. Одногруппники Андрей Тарковский и Ирма Рауш поженились в 1957 году, их медовым месяцем стала стажировка на картине Марлена Хуциева «Два Федора», а в «Ивановом детстве» Рауш сыграла мать Ивана. Она вспоминала потом: «“Золотой лев” некоторое время стоял в доме Тарковского, и все дружно вместе с хозяином вертели его, терли, осторожно царапали, даже подставку отвинчивали, пытаясь определить, правда ли он золотой.
Время это было недолгим. Вскоре “Льва” забрали в Госкино, статьи о Тарковском стали печатать неохотно, а сам фильм прокат пустил на утренних сеансах. Но так сильна была уверенность в своем призвании, что все это казалось досадным недоразумением»2.
Может быть, не менее важным, чем международный приз, а даже и более важным для молодой советской семьи было то, что «если фильм получил “Золотого льва”, то мы получили двухкомнатную квартиру! Она была на улице Чкалова, сейчас Земляной Вал. Заслуга в получении квартиры принадлежала, правда, не только “Золотому льву”, но и маленькому Арсению, который в это время появился на свет.
Началась совсем другая часть жизни. В пустой квартире с новорожденным ребенком мне было не справиться, и какое-то время я жила у своих родителей. Моей сестры давно не было в живых, и они были счастливы появлению внука. Андрей скучал без нас, несколько раз приезжал, но у родителей квартира была небольшая, и я, сокращая эти приезды, каждый раз отправляла его обратно. Старалась оберегать от всякого быта, который сама не любила. К тому же у него было такое счастливое время: поездки на международные фестивали, новые страны, интересные встречи, я хотела, чтобы он чувствовал себя свободным. <…>
Последняя комната, которую мы снимали, тоже была недалеко от Курского, в переулке Мечникова. Так что переезд наш на новую квартиру состоял в том, что мы просто перенесли два чемодана <…>
Это были счастливые 60-е годы. Собственных квартир тогда почти ни у кого не было, поэтому часто собирались у нас. Забегали что-то прочитать, из только что написанного, просто пообщаться или принести редкую книгу»3.
В том же 1962 году советскую киноделегацию отправили на международный фестиваль в Сан-Франциско. «Иваново детство» был показан там 17 октября и получил приз «Золотые ворота» за лучшую режиссуру: «Из поездки в Америку, где был с делегацией, Андрей привез Библию на русском языке. До этого никто из нас Библию и в руках не держал. Отнеслись к ней поначалу как к литературному памятнику. Андрей любил читать вслух отрывки из нее, восторгаясь образностью языка. Эти чтения вслух Библии и особенно Евангелия оказались, возможно, очень своевременными.
Но все были молоды, и серьезные разговоры сменялись или стихами, которые могли читать часами, перебивая друг друга, или песнями под гитару. Из таежной экспедиции Андрей привез много песен, в основном полублатных, и щеголял ими перед нами. Вася Шукшин, который часто бывал у нас, пел замечательно, у него был свой репертуар, предпочитал обходиться без гитары. Много песен сочинил тогда Гена Шпаликов. <…> Единственный небольшой стол был на кухне, его нам Женя Жариков с женой притащили. Когда народу на кухне набиралось много, переходили в «большую» комнату. Комната была пустая, там стоял только детский манеж, доверху набитый книгами. Денег тоже частенько не было. Каждый вытряхивал карманы, что-то набиралось, иногда, правда, кто-нибудь появлялся с радостными воплями, что получил за что-то гонорар»4.
После тридцатилетия жизнь Тарковского начала необратимо меняться. Журналистка Г. Медведева статью о нем, вышедшую в журнале «Смена» в январе 1963 года в рубрике «Портреты молодых», назвала «Прелюдия». После «новой победы международного класса» советского кино — Золотого льва в Венеции, «новоиспеченного лауреата дружно интервьюировали. Различные печатные органы щедро дарили ему свои страницы <…> Многомиллионный подписчик узнал, что: возраст Тарковского — 30 лет (по мнению некоторых журналистов — 27); до “Иванова детства” сделал короткометражный фильм “Каток и скрипка”; еще раньше окончил ВГИК; “в настоящее время” работает над сценарием об Андрее Рублеве (вместе с А. Кончаловским) и независимо от этого “мечтает поставить фильм на современную тему”»5.
Иронично перечислив уже ставшие банальными факты, Медведева предложила читателям журнала фрагмент из нового, написанного осенью 1962 года сценария — о творческом порыве древнерусского мужика-летуна, связанном с творческим же раздумьем Рублева, а после процитировала выступление Тарковского на вечере в Доме кино, который был посвящен итогам поездки советской делегации в Венецию: «…Старшие товарищи говорят нам, молодым: будьте скромнее, скромнее, еще раз скромнее! Мы стараемся выполнять их совет. Мы за то, чтобы быть скромными. Но только до тех пор, пока это не затрагивает наших творческих планов и интересов. Здесь мы не собираемся уступать и будем добиваться своего»6.
Медведева зафиксировала и уже наметившееся противостояние замыслам Тарковского и самой его фигуре: «Аплодисменты, сопровождавшие вышеприведенные слова, не перешли в овацию по одной простой причине: есть скептики, и их немало. Одним не нравится “Иваново детство”, другим — сам Тарковский, третьим — то, что он делает фильм о Рублеве (почему о Рублеве, а не о Крамском? И что за самонадеянность? Мальчишка — что он может понимать в XV веке? Вот увидите, будет стыд и кошмар)»7.
Медведева была, как и многие — на стороне Тарковского, против осторожничавших скептиков. Для нее, как и для многих, в 1962 году в отечественном и мировом кино появился новый режиссер, новая величина: «Слушаю дерзкий, увлеченный разговор. Наблюдаю узкое, подвижное лицо, самоуверенные и наивные глаза, нервные, порывистые движения. <…> Каждый раз я заново чувствую, как неизменно и чисто бьется в нем это — то, что сильнее будничной прозы, рабочих трудностей, плохой погоды, мимолетных обид и тысячи случайностей и мелочей, из которых, к сожалению, зачастую складывается жизнь.
Творческое начало ощущается в Тарковском как непрерывно происходящая реакция, как наиболее заметная черта характера, как строй личности, глубоко индивидуальный. <…> Улеглись первые впечатления, схлынули критические споры и дискуссии, ясно, в чем фильм несовершенен и в чем силен. И главное сейчас уже не в самом “Ивановом детстве”. Интересно и волнующе развитие таланта, которое нам предстоит наблюдать. Поэтому все, что было сделано (и сказано), — лишь прелюдия к будущему, еще не свершенному»8.
