Подписан в печать мосфильмовский сборник «Когда фильм окончен»
Во второй половине XX века на «Мосфильме» периодически выходил альманах о фильмах, созданных на студии. Четвертый выпуск этого альманаха, «Когда фильм окончен», был сдан в набор 21 июня 1963 года и подписан в печать 9 января 1964 года: «“Говорят режиссеры «Мосфильма»” — таков подзаголовок сборника, авторами которого являются режиссеры крупнейшей киностудии страны»1. О своих новых картинах для альманаха написали Григорий Чухрай, Юлий Райзман, Михаил Швейцер, Константин Воинов, ВГИКовский мастер Тарковского Михаил Ромм. Редакция сборника специально отметила в небольшом вступлении: «Тем, кому нравится “Иваново детство”, и тем, кто отвергает его, одинаково интересно будет ознакомиться со статьей постановщика этого фильма А. Тарковского»2.
Во вступительном тексте «О режиссерах-мосфильмовцах», подписанном директором студии Владимиром Суриным, о Тарковском говорилось так: «Совсем недавно в большую семью мосфильмовцев вошел еще один своеобразный и интересный режиссер, отличающийся чрезвычайно оригинальным видением мира, обладающий тонким и проникновенным чутьем и своим особым, неповторимым голосом. Речь идет об А. Тарковском, выступившим со своим первым фильмом — “Иваново детство”.
После короткометражного дипломного фильма “Каток и скрипка” он взялся за большую сложную картину по рассказу Богомолова “Иван”. Эта его первая полнометражная картина вызвала в художественной среде горячие дискуссии, но и упреки в излишней усложненности художественного языка. На XXIII Международном кинофестивале в Венеции фильму присуждена высшая награда — премия “Золотой лев”»3.
Похвалив фильм и режиссера, автор вступления к сборнику одновременно чувствовал необходимость и приглушить голос Тарковского-теоретика: «В высказываниях некоторых товарищей много спорного, такого, с чем трудно согласиться (такова, к примеру, статья А. Тарковского, чей малый теоретический опыт обнаруживается в субъективности и нечеткости отдельных суждений)»4.
В сущности, в это время Тарковский еще совсем не теоретик. Когда в марте 1962 года ему дали слово во время проходившей в Доме кино дискуссии о языке кинематографа, Тарковский, по воспоминаниям киноведа Леонида Козлова, был совсем не готов говорить в терминах отвлеченных или аналитических: «Выглядевший юным и хрупким в своем сером грубошерстном свитере, худой, еще безусый, коротко остриженный, с очень острым взглядом, он сидел, смотрел и слушал, время от времени резко поворачивая голову — как будто в некоем изумлении или недоумении. Да так оно и было; когда ему предоставили слово, он заговорил быстро и нервно, и смысл его речи был примерно таков: к чему все эти словопрения, если с современным фильмом происходит сущее бедствие, когда печатание копий производится настолько ужасно, что от изображения, созданного режиссером и оператором, остается лишь убогое подобие… Можно было понять, что этот человек еще целиком находится во власти производственных забот и неостывающих творческих беспокойств, а потому наша дискуссия представилась ему то ли салонной, то ли отвлеченно-академической, во всяком случае — пришлась для него не ко времени»5.
Однако к лету 1963 года в статье, занимающей 36 страниц мосфильмовского сборника, Андрей Тарковский впервые, по следам съемок своего полнометражного дебюта, подробно сформулировал свое творческое кредо на тот момент: «Залог моего движения вперед я вижу в возможности проанализировать опыт “Иванова детства”, в необходимости выработать твердую — пусть недолговременную — позицию во взгляде на эстетику кинематографа и в постановке перед собой задач, которые могут быть разрешены в процессе съемки следующего фильма»6.
В начале статьи он коснулся вопроса перенесения на экран литературного произведения, перевода языка литературы на язык кинематографа — та самая тема дискуссии 1962 года, к которой тогда он оказался не готов. В работе с рассказом В. Богомолова, который послужил основой для сценария «Иванова детства», Тарковского интересовал вопрос перевода авторских описаний — «фактуры места действия, пейзажа» — в конкретные поиски мест для съемок, а особенно — помещение героев в пространство, построение мизансцены, которая бы «не иллюстрировала отвлеченный смысл, но следовала жизни — характерам персонажей, их психическому состоянию»7.
Основываясь на введенных им в сюжет Богомолова эпизодах сна Ивана, Тарковский размышлял также о «поэтической логике» вместо литературной или «театрально-драматургической» как принципе построения сцен: как снять сон или воспоминание, чтобы это не выглядело как пустой технический прием или трюк? Режиссер уже начал размывать принятое в советском кино понятие реализма. Кроме того, он действительно высказывал в статье рискованные для советской кинопромышленности («субъективные и нечеткие») соображения — например, что длительное обучение актеров не так уж важно, потому что в его картине успешно снялись начинающие или непрофессионалы: «После “Иванова детства” я бесконечно поверил в необязательность для кино длительной профессионализации актеров. Жариков — студент ВГИКа, ученик С.А. Герасимова, Малявина — студентка первого курса училища МХАТ, Коля Бурляев — школьник, Кончаловский и Тарковская — студенты-режиссеры ВГИКа»8.
Так как картина получила престижную международную премию, начинающий режиссер мог позволить себе признаться, что рассматривал «Иваново детство» как экзамен на профпригодность: «В создании своей первой картины я, честно говоря, руководствовался еще и такой задачей: выяснить, способен я или неспособен заниматься кинорежиссурой. Для того чтобы прийти к определенному выводу, я распустил вожжи. Старался не сдерживать себя. Если фильм получится, думал я, значит, буду иметь право работать в кино. Поэтому картина “Иваново детство” имела для меня очень большое значение, как экзамен на право творчества. <…> В результате работы над фильмом я должен был выяснить, на что я смогу опереться в своей будущей жизни, а что испытания не выдержит»9.
Фильм явно получился, и в момент написания статьи Тарковский уже давно был занят следующей темой — фильмом об Андрее Рублеве, который для него логически вырастал из опыта первой картины: «Соображения, которые я развиваю в этой статье, не следует принимать за платформу, на основе которой создавался фильм “Иваново детство”. Это лишь попытка объяснить себе и другим, какие в процессе работы возникали размышления и в какую систему взглядов они складывались. Опыт работы над этим фильмом содействовал формированию моих убеждений. Они окрепли сейчас в процессе труда над сценарием “Страсти по Андрею” о жизни Андрея Рублева, который мы написали вместе с А. Кончаловским.
Не знаю, суждено ли мне осуществить по написанному сценарию фильм. Но, если это окажется возможным, будущий фильм ни в коем случае не будет решен в духе исторического или биографического жанра. Нас интересует другое: исследование характера поэтического дара великого русского живописца. На примере Рублева нам хочется исследовать вопрос психологии творчества»10.
В какой-то мере психологией творчества — только собственной — Тарковский занимался и в статье для сборника «Мосфильма», в самом конце текста раскрыв причину такого откровенного рассказа о сомнениях, неудачах, влияниях и отталкиваниях: «В заключение открою подспудный замысел этой статьи: мне бы очень хотелось, чтобы читатели ее, убежденные мною, пусть даже не целиком, а только частично, стали моими единомышленниками хотя бы в благодарность за то, что у меня от них нет никаких тайн»11.
