Окончив школу, Андрей Тарковский поступил в Институт востоковедения, но бросил его на втором курсе.
Марина Тарковская вспоминает: «Прощание с Институтом востоковедения было у Андрея недолгим и, казалось, не слишком болезненным. Он вроде бы чувствовал себя прекрасно: встречался с друзьями — стилягами и нестилягами, гулял по Серпуховке и по “Бродвею” — улице Горького, ухаживал за девушкой. <…> В глубине души он был растерян и не представлял, как сложится его дальнейшая жизнь. И мама была встревожена — судьба Андрея, как ей казалось, была под угрозой. В стиляжничестве она видела только пошлость (это сейчас мы его приравниваем к социальному протесту) и боялась, что безделье погубит Андрея. Мама стала искать возможность определить его к какому-нибудь делу, вырвать из компании “бездельников”. Она развила бурную деятельность и через знакомых договорилась, что его возьмут в геологическую партию, которая отправлялась в Восточную Сибирь, как раз в те места, где отбывал некогда ссылку умерший месяц назад Сталин. <…> Тогда этого не говорилось, но задачей ее были поиски алмазов в Туруханском крае. (Через два года алмазы были открыты в Якутии)»1.
Геологический институт после войны окончил Владимир Вишняков — его дядя, брат по отцу Марии Вишняковой (Тарковской)2. 15 апреля 1953 года Андрей Тарковский написал заявление и 18 апреля был принят «на время полевых работ» в Туруханскую экспедицию научно-исследовательского института «Нигризолото» — на должность коллектора, то есть сборщиком коллекций минералов и горных пород для научной работы, выставок и музеев. В Люмаканской партии экспедиции на долю Тарковского выпало и зарисовывать важные пункты и технические детали работы для включения в отчет (например, среди его рисунков — «Останец Рудничный камень» и зарисовка «каменных многоугольников» на вершинах останца и на его склонах).
Командировка была рассчитана на период с 25 мая по 20 октября 1953 года. Мать Тарковского Мария Вишнякова писала в дневнике: «19 мая. В понедельник Андрей едет. Конечно, не выход, но, все-таки, выход. Обозлен, бросается, груб, но я одна… Нужна хорошая семья с мужчиной во главе и полное благорастворение чувств в доме.
2 июня. 26 мая в 9.25 Андрей отъехал. Не нарадуюсь, что его нет на вонючей Серпуховке. А что там? Пока, вероятно, плывет по Енисею, то есть хорошо»3.
«От Андрея перевод — 600 р. — 21 июня 53 г.»4. Это были первые заработанные Тарковским деньги, которые он прислал домой.
О том, как менялся характер Тарковского в условиях таежной экспедиции, вспоминала позже еще одна ее участница О. Ганчина:
«В конце июня мы работали на участке вблизи Курейского рудника. Ходили в маршруты, затем обрабатывали полевые записи. Местность почти не исследована, поэтому работа была очень интересная.
Ходили в трехдневный маршрут на гору Рудничный камень, которая господствует над этой местностью. К Рудничному камню шли сутки. Ночевали на берегу ручья Темного, где поймали семь хариусов. К горе подошли 29-го под вечер… Все эти дни ходили в маршруты — по горе и в окрестностях ее. Место очень дикое и, вместе с тем, величественное — с горы видно вокруг километров на сорок, видны все болота, озера, реки, а вдали в синей дымке тают горы. То, что с горы все видно, как на карте, для нас очень важно, так как карт на этот участок почти нет. С горы мы ходили в маршруты и к ней возвращались. Здесь мы почти все время сталкивались с такими формами рельефа, которые до сих пор не встречались.
<…> он оказался надежным спутником, был собранным, ловким и на него можно было положиться. Это было очень важно, условия на Севере были нешуточные, просто мы были молоды и не придавали должного значения опасностям, которые всегда были рядом с нами. На помощь Андрей приходил так естественно, что, наверное, и сам этого не замечал. Постоянно помогал нашему рабочему Вите в самых различных ситуациях. Что касается меня, то до помощи физической дело не доходило, чувства страха, пожалуй, я тоже не испытывала; но были минуты растерянности, слабости — и Андрей был тут как тут. <…>
Как-то мы стояли и любовались, как заходит солнце за Курейку. Мы с Валей шумно восторгались, а Андрей коротко сказал: «Банально!». — Банально!? А ты знаешь, что такими закатами восхищались и восторгались Чайковский и Тургенев! Много ты понимаешь в закатах! Ну, а какой бы ты хотел видеть закат? — Лиловый!, — ответил Андрей. <…>
Вспоминая то время, я задаюсь вопросом, почему Андрей так заметно переменился к концу экспедиции, уже в Туруханск он вернулся другим человеком. Это было заметно по изменившемуся к нему отношению. Причина была в одном — умный Андрей совсем не знал себя. Его не принимали всерьез, не уважали, он это чувствовал и сам себя не очень-то уважал (возможно, зависимость была обратной). Отсюда его излишняя говорливость и какая-то постоянная готовность защитить себя. В экспедиции ему предстояло узнать самого себя. Немалое значение имело то, что мы ходили в маршруты втроем — Андрей, я и рабочий Витя. Когда идут трое, то каждый, как на ладони и перед своими товарищами, и перед самим собой. Мы узнали, что Витя — порядочный человек, надежный и верный. Андрей, конечно, был сложнее, но суть его натуры нам тоже была ясна. Вроде не такой уж положительный, а при ближайшем рассмотрении мы не обнаружили в нем ни одной дурной черты; наоборот, открылись достоинства, которых никто в нем не предполагал, и, в первую очередь, он сам. Вряд ли он думал, что его идеология «работа дураков любит» слетит с него, как шелуха, в первые же маршруты. Наверное, не знал, что в минуты опасности он отодвинет нас и пойдет впереди, и это не было позерством…
Конечно, потом он почувствовал уважение своих товарищей, интерес к его мнению. Андрей быстро как-то успокоился, стал молчаливее, исчезла его готовность к самообороне. <…> Андрей пришел в отряд легкомысленным юношей, ушел взрослым мужчиной, знающим себя и знающим себе цену. Он не производил впечатление сильного человека, но в чем-то главным был как кремень»5.
В октябре 1953 года Тарковский вернулсяКомментарий Д.А. Салынского в Москву — как вспоминала его сестра, «Он — крепкий, загорелый. <…> В Москву он приехал в прожженной у костра телогрейке, с длинными по плечи волосами — не захотел стричься в Красноярске (он признавал только парикмахерскую в гостинице “Метрополь”) — и с тяжеленным чемоданом.
На площади у трех вокзалов Андрея остановил милиционер, проверил документы и попросил раскрыть чемодан. Чемодан был набит камнями — курейскими серыми сланцами с вкрапленными квадратиками золотистых пиритов…
Теперь у Андрея совсем цивилизованный вид — он постригся в “Метрополе” и надел свой пиджак с широкими плечами. А вообще он сильно изменился, стал мягче, ласковее, видно, соскучился по дому. <…>
Дорогой он рассказывает о реке Курейке, о маршрутах по тайге, о буре на Енисее, смывшей с лодки его рюкзак, об амнистированных уголовниках, которые захватывали пароходы и под черными флагами плыли до Красноярска.
“А я все-таки решил поступать во ВГИК, на режиссерский”, — вдруг говорит он, неожиданно меняя тему…»6
Из экспедиции Тарковский привез не только камни, но и множество услышанных историй, похожих на будущие эпизоды сценариев или фильмов: «Любимым таежным рассказом Андрея была история об одном таинственном происшествии.
Как-то Андрей оказался один в глухой тайге. Внезапно поднялся сильный ветер, началась гроза. Он привязал лошадь к дереву, а сам укрылся в охотничьей избушке. В одном углу было навалено сено, и он лег на него, подложив под голову рюкзак. Снаружи бесновалась непогода — выл ветер, порывы дождя обрушивались на избушку, сверкали молнии, гремел гром. Андрей сильно устал и стал задремывать. Вдруг он услышал голос: “Уходи отсюда!”. Ему стало не по себе, но он продолжал лежать. Прошло какое-то время, и таинственный голос прозвучал снова: “Уходи отсюда!”. Андрей не двинулся с места. Но когда в третий раз голос произнес: “В последний раз тебе говорю, уходи отсюда!”, он схватил рюкзак и выскочил из избушки под проливной дождь. И в тот же миг огромная столетняя лиственница, как спичка, сломавшаяся под порывом ветра, упала наискось на избушку, как раз на тот угол, где только что лежал Андрей. Он вспрыгнул на лошадь и поскакал прочь от этого страшного места…
С самого первого раза, а брат любил повторять эту историю, я почувствовала, что это вымысел, — я слишком хорошо знала Андрея. <…> Андрей вруном не был. <…> Почему же ему так хотелось, чтобы поверили в его таежное приключение? Мне кажется, что он так любил все загадочное, необъяснимое, что сам начинал верить в подлинность того случая. Воображение позволяло ему добавлять все новые детали к рассказу. Он видел именно себя лежащим в избушке, озаряемой вспышками молний, сам слышал раскаты грома, вой ветра и таинственные предупреждения. <…> Теперь я поняла, что рассказ этот был для него живым творческим актом»7.
Поступление во ВГИК планировалось лишь следующим летом, поэтому весной 1954 года А.А. Тарковский еще значился в «Нигризолото» — теперь уже старшим коллектором, с окладом 700 рублей — в камеральной группе по обработке материалов Туруханской экспедиции. Характеристика с бывшего места работы была приложена Тарковским к документам на поступление.
«Характеристика
Тарковский Андрей Арсеньевич, — беспартийный, 1932 года рождения, работал в Туруханской экспедиции Научно-исследовательского горно-разведочного института (НИГРИЗолото) с 16 мая 1953 года по 11 апреля 1954 года в качестве коллектора.
За время работы в экспедиции Тарковский А.А. проявил себя добросовестным, дисциплинированным и исполнительным работником.
В камеральных условиях проявлял творческую инициативу в отдельных вопросах по обработке геоморфологического материала.
В общественной работе экспедиции и института принимал активное участие: состоял членом редколлегии стенной газеты “Комсомолец”, работал агитатором на участке во время выборов в Верховный Совет СССР.
Дана для представления при поступлении в ВУЗ.
Гл. геолог Саянской экспедиции “Нигризолото”
Горный директор III ранга Зегебарт
21.VI.1954 г.»8
