«Пусть дождь и снег стучат в стекло,
У нас уютно и тепло.
Давайте сказку сочиним.
Начнет козел, петух — за ним,
Потом — коза. За ней — свинья,
А после — курица и я!»
К осени 1946 года Андрей Тарковский — частый посетитель московских кинотеатров, особенно ближайших к Щипку: «Ударника», «Авангарда», «Зори». В них уже начали показывать «трофейные» фильмы — на советские экраны вышли немецкие мюзиклы «Девушка моей мечты» и «Ты мое счастье» и американский «Сестра его дворецкого»…
Но, возможно, ближе ему пока Консерватория — у него абсолютный слух, он ходит на концерты, но инструмента дома нет, и к занятиям по фортепиано в музыкальной школе он почти не готовится.
Осенью 1946 года Марии Тарковской выдали ордер на пальто для мальчика. Как вспоминает Марина Тарковская, «Пальто было драповое, на вате, с меховым воротником. Замечательное зимнее пальто. Андрей надел его и пошел в школу. Это было в конце ноября 1946 года. Из школы он пришел по морозу раздетый — пальто украли. Андрей лег на кровать и отвернулся к стене. <…> К вечеру у Андрея поднялась температура, и он серьезно заболел»1.
Мать говорила знакомой: «Ты знаешь, Валя, нам дали ордер на пальто. А ты хочешь видеть живого Акакия Акакиевича? Ведь пальто украли!». Она не делала из этого случая трагедию, переживала только внутри, чтобы дети легче перенесли это несчастье»2.
В больнице в Орлово-Давыдовском переулке (в районе Проспекта мира) Андрей Тарковский лечился от туберкулеза весь 1947 год и начало 1948-го. Как вспоминала лежавшая в это время там же Татьяна Высоцкая: «Туберкулез — болезнь, требующая длительного лечения, и пребывание в больнице было рассчитано минимум на полгода. Тогда методом лечения был пневмоторакс, или, как его называли в обиходе — поддувание. Легкие наши наполняли воздухом, вводя длинную шприцевую иглу между ребер, а по истечении определенного времени проводили операцию, так как образовывались спайки»3.
Обитателям больницы полагалось пятиразовое питание, лечебные процедуры каждое утро, а еще — обязательные музыкальные занятия, где дети пели во весь голос — «так было нужно для наших бедных легких». Тарковский петь не стремился, но по вечерам играл на рояле.
Возможно, эти занятия подали ему идею поставить музыкальный спектакль «Кошкин дом» Маршака — для младших пациентов. Татьяне Высоцкой досталась роль Кошки: «Это была моя первая работа на сцене, Андрей тоже был режиссером впервые.
Слух у меня был хороший, был и небольшой голосок, и вот в пьесе я пою вместе с гостями романс, а гостей было немало — петух, свинья, козел. Андрей был за роялем на протяжении всего спектакля. А до этого мы с ним делали декорации.
С костюмами пришлось повозиться. Моя мама принесла из дома платочек и красивый фартук, а у моего привратника, кота Василия, был белый фартук с бляхой, как и полагалось настоящему дворнику.
Помню, что Андрей долго возился с моим хвостом. Из дома ему принесли мех, он укрепил его на проволоке, но хвост не хотел держаться. Тогда Андрей велел мне перекинуть его элегантно через руку. Косы мои он собрал на затылке и прикрепил к ним наколку.
Нас к тому времени уже порядком откормили, мы стали полненькими, даже румяными — силы у нас были, и мы играли вдохновенно!
Успех был большой. На спектакль собрался весь персонал, пришли и «приехали» на постелях малыши, были остальные больные дети. Андрей очень серьезно отнесся к постановке своего первого спектакля, и был одновременно режиссером, актером, художником и рабочим сцены. Он очень точно выбрал актеров. Роль Петуха он дал Майе Розенблюм. Она была высокой, с длинными ногами, еще по-девчоночьи угловатая, с резкими движениями. И спели мы с ней романс хоть куда. До сих пор помню и мотив и слова:
Мяу, мяу, ночь спустилась, Блещет первая звезда. Ах, куда ты удалилась? Ку-ка-ре-ку! Куд-куда?»4
После успеха первого спектакля Тарковский взялся за следующий — пьесу Сергея Михалкова, отца его будущего друга и соавтора Андрея Кончаловского, «Красный галстук». Татьяна Высоцкая вспоминала: «Старались мы очень и слушались «режиссера». В этом спектакле мы с Андреем играли супружескую чету Вишняковых. Опять мама принесла мне из дома платье, ведь в больнице мы все были одеты одинаково — в теплые фланелевые зеленые костюмы.
Жить в больнице теперь стало интереснее, днем мы учили роли по одной на всех книжке, а вечером репетировали, репетировали»5.
Затем были поставлены несколько рассказов Чехова — и сцены из оперы «Майская ночь» Римского-Корсакова. Тарковский сыграл главную роль: «Достал где-то гитару, шаровары и папаху. Он был очень хорош в этой роли, настоящий парубок! По-моему, немножко копировал Лемешева из кинофильма «Музыкальная история». Лихо пел “Хлопцы, слышали ли вы… ”»6
Отстав на год из-за туберкулеза, в конце 1940-х Тарковский пришел в новый класс — 9 «Б» 554-й школы, где познакомился в том числе с новым одноклассником — Андреем Вознесенским. Интерес к театру развивался — Тарковский еще больше запустил уроки, увлекаясь художественной самодеятельностью. Он продолжал и ходить в кино (на 1948 и 1949 год приходится наибольший приток немецких, американских, австрийских, чешских, британских картин) — разделял и новую любовь сверстников — к джазу.
«Англичанка» Марина Маркарянц читала Андрею Вознеcенскому, уже начавшему писать стихи, стихотворение Юрия Казарновского «Джаз», в школе, где учился Тарковский, «энтузиасты-технари Сергей Лашков и Юрий Баженов устроили школьный радиоузел. <…> Во время перемен раздавалась музыка <…> К тому времени все знали американские фильмы «Джордж из Динки-джаза», «Сестра его дворецкого», другие так называемые трофейные фильмы. Всем нравился джаз»7.
Именно из этой любви, пришедшей из кино, и из желания услышать запретное — родился проект новой постановки, пьесы («шоу-пародии») «Из Луны идет дым», коллективной работы, сценарий которой писался одноклассниками также коллективно, при деятельном участии Тарковского: «На школьных вечерах разрешались лишь бальные танцы: полька, полонез, кадриль… Нам же хотелось всего — и джаза, и фокстрота, и даже нового тогда танца — буги-вуги, о существовании которого мы узнали из спектакля-пародии на современную Америку в кукольном театре Сергея Образцова. Его спектакль назывался «Под шорох твоих ресниц». И вот мы, недолго думая, решили позаимствовать идею у известного кукловода»8.
Для показа запретного его нужно было показать как пародию. И все же замысел оказался слишком очевиден и Тарковский получил свой первый урок цензуры:
«Когда открылся занавес, перед взорами зрителей предстал «дядя Сэм» таким, каким изображал его журнал «Крокодил» — в цилиндре, старомодном пенсне и с седенькой бородкой клинышком. Он стоял перед большим глобусом, в который были натыканы американские флажки. Улыбаясь и потирая руки, словно собираясь позавтракать этим глобусом, дядя Сэм подошел к радиоприемнику и повернул одну из ручек. В тот же миг стены школы дрогнули от мощной звуковой волны. Запрещенный джаз наяривал с такой силой, как будто старался наверстать упущенное за все время «холодной войны». <…> А когда дядя Сэм достал толстую сигару и, раскурив ее, пустил к потолку кольцо голубого дыма, [преподаватель физики] Антон [Русак] не выдержал. Дико вращая глазами, он подбежал к сцене, дернул за занавес и закричал голосом базарного торговца: “Прекратить это безобразие!”.
Так печально закончилась премьера нашего спектакля»9.
После этого драмкружок поставил еще несколько одноактных чеховских пьес, но фрагменты из «запрещенного» спектакля все равно включали в «эстрадные концерты» на школьных вечерах.
Комментарий Д.А. Салынского
Если к этому замечательному рассказу добавить, что драмкружок был в больнице, куда мальчик попал с болезнью легких, и в сюжете сказки, как известно, «… погорел кошкин дом», то в сопоставлении с финалом жизни Тарковского — неизлечимая болезнь легких, и в последнем его фильме дом главного героя подвергся той же участи, что и домик бедной кошки, то эти параллели оказываются вовсе не простыми: начала и концы его судьбы связаны в волшебное кольцо.
В одной школе с Тарковским учились Андрей Вознесенский и Александр Мень, а в драмкружке того же Дома пионеров занимался Марк Захаров, будущий руководитель театра Ленком, где через 30 лет Тарковский поставит «Гамлета». Похоже, вокруг Тарковского всегда формировалась какая-то «точка силы», или ему свойственно было попадать в такие точки, как во ВГИКе в мастерской Ромма; склонный к мистике режиссер мог бы это отметить, если бы бы захотел.
